Максимилиан Робеспьер и его тип  

Работа Владимира Миронова и Милены Стояловой «Соционические портреты. Типы и прототипы. Писатели» остро подняла вопрос о том, все ли известные люди и персонажи были носителями типов, которые названы по их имени? За этим вопросом стоит гораздо больше, чем версия одного человека — это и доверие методам типирования, и отношение к стереотипам, которые мешают соционике занять достойную нишу.

Один из стереотипов, которые годами господствуют в соционической среде, не вызывая вопросов у большинства социоников — это версия типа одного из лидеров Французской революции XVIII века Максимилиана Робеспьера (1758-1794).

Робеспьер оставил память о себе, как о сухом и суровом человеке, предпочитавшем размеренный образ жизни и не стремившемся ни к обогащению, ни к радостям жизни, но безжалостным к врагам, число которых пополняли даже недавние друзья. Впрочем, те, кто поближе ознакомился с биографией, советуют по-новому подойти к этой противоречивой фигуре. Как сказано в эссе Хиллари Мантел: «Если хочешь писать о Робеспьере, не нужно бояться ошибок. В противном случае любая фраза будет изобиловать условными и уточняющими оборотами, а любая цитата — сопровождаться извинительным «утверждают, что...». Придется то и дело противоречить себе, поскольку сам Робеспьер часто себе противоречил». При всей ценности воспоминаний, память других людей принадлежит другим людям. По ней можно больше узнать о тех, кто вспоминает, чем о тех, кого вспоминают. Чтобы узнать, каким на самом деле был Робеспьер, стоит изучать слова самого Робеспьера.

Речи и письма Робеспьера-политика перегружены революционным слэнгом того времени. Это не значит, что они не годятся как источники, но уместно вспомнить, что так было не всегда — в 1783 году Францией правил король, а молодой и далекий от политики Максимилиан занимался адвокатской практикой на севере страны. 12 июня этого года датировано его письмо к г-же Бюиссар.

«Сударыня, нет удовольствий, которые были бы отрадны, если они не разделяются нашими друзьями. Я вам опишу удовольствия, которые я испытываю в течение нескольких дней. Не ждите рассказа о моем путешествии. В продолжение последних лет подобного рода произведения так необычайно размножились, что публика, кажется, пресытилась ими. Я знал одного автора, который совершил путешествие на расстоянии пяти миль и затем прославлял его в стихах и прозе. Между тем, сравнимо ли это путешествие с совершенным мною? Я сделал не пять миль. Я проехал шесть, и добрых шесть, так что по мнению жителей той местности они стоят семи обыкновенных миль. И однако я ни слова не скажу вам о своем путешествии. Мне жаль вас, вы много потеряете, не услышав рассказа о чрезвычайно интересных приключениях, перед которыми бледнеют приключения Улисса и Телемака.»

Что можно сказать о таком стиле речи? Уже по первым фразам, видна статика — повествование состоит из отдельных импульсов. Один кончается и начинается второй без всякого перетекания, как здесь: «Я вам опишу удовольствия, которые я испытываю в течение нескольких дней. | Не ждите рассказа о моем путешествии. | В продолжение последних лет подобного рода произведения так необычайно размножились, что публика, кажется, пресытилась ими. | Я знал одного автора, который совершил путешествие на расстоянии пяти миль и затем прославлял его в стихах и прозе.» Логико-интуитивный интроверт — один из 8 типов, которые ею обладают. Что еще? Во-первых, уже в первом абзаце — весьма широкий охват. От удовольствий (к ним мы еще вернемся) внимание Максимилиана перескакивает на знакомого автора, местных жителей и даже Улисса и Телемака. Наконец, симптоматичная фраза: «Я сделал не пять миль. Я проехал шесть, и добрых шесть, так что по мнению жителей той местности они стоят семи обыкновенных миль». Странное сочетание с имиджем замкнутого интроверта. Отметим слова о том, что шесть миль могут стоить семи со ссылкой на мнение местных жителей (намек на субъективизм; в сочетании со статикой — признак структурной логики в верхнем сознательном блоке). И, что самое любопытное, не хватает свойственного ЛИИ негативизма. Едва возникнув, отрицания сменяются положительными утверждениями. А это скорее аргумент в пользу позитивизма. Почему? В принципе, все мы говорим на смеси утверждений и отрицаний. Уместно определять этот признак не по полному наличию или отсутствию последних в речи, а по тому, как это делается и в каких пропорциях. Максимилиан Робеспьер акцентирует именно позитивную сторону вещей и даже раздувает ее далеко за пределы объективной реальности. Смысл сказанного: есть автор, который прославил путешествие в пять миль, а свои шесть стоят семи и заставляют побледнеть классические образцы. Наконец, автор умудряется украсить самое, казалось бы, рутинное вступление таким количеством образов и метафор — проявление интуиции возможностей.

Продолжаем тему:

«Было пять часов утра, когда мы пустились в путь; наша колесница выехала за ворота города в тот самый миг, когда колесница Солнца поднялась над поверхностью океана (Интуиция возможностей; образность и ссылки на время в статичном повествовании). Она была украшена полотном сверкающей белизны, один конец которого развевался от дуновения зефира.»

При всей интуитивной образности, это уже детали, свойственные скорее аспекту экстравертной сенсорики, которая у ЛИИ находится в «болевой» позиции.

«Вы, конечно, понимаете, что я не пропустил случая устремить свое внимание в эту сторону. Мы торжественно проехали перед караульной будкой. Мне хотелось узнать, оправдывают ли таможенные аргусы свою давнюю репутацию приятного обхождения. В своем благородном рвении я осмелился стяжать славу человека, победившего их своей вежливостью. Я высунулся из кареты и, сняв с головы новую шляпу, улыбаясь поклонился им – я рассчитывал на взаимный привет. — Поверите ли? Эти чиновники, неподвижные, как пограничные столбы у входа в их хижины, смотрели на меня пристально, не отвечая на мой поклон.»

Столь детальное описание — скорее особенности процесса. Наконец, довольно странное для интроверта с болевой волевой сенсорикой желание победить таможенных чиновников, причем по собственной инициативе (!). Представьте, скажем, как Вы проезжаете мимо поста ГАИ. Это типичная ситуация адаптации, в которой включается ролевая функция — «зона страхов» по Г. Рейнину. И мы видим, насколько в этом месте прибавилось проявлений экстравертной сенсорики. У ЛИИ в ролевой позиции интровертная этика; отношение тут, конечно, присутствует, но насколько оно адекватно моменту? По сути, Робеспьер нарывается на косые взгляды таможенников, когда его об этом не просят!

Окончание эпизода:

«Я всегда был чрезвычайно самолюбив; это выражение презрения задело меня за живое и испортило мне настроение на весь день.» Болезненный удар по самолюбию, который задел на весь день и не забывается несколько дней спустя, когда у Робеспьера нашлось время описать эпизод вместе с остальным путешествием — черта конструктивистов, которым свойственна устойчивость эмоционального состояния — эмоциональный подтекст усваивается либо плохо, либо сильно и надолго остается в памяти. Вспомним и вторую фразу письма: «Я вам опишу удовольствия, которые я испытываю в течение нескольких дней».

С точки зрения эмотивистов, к которым относится ЛИИ, малейшие колебания эмоционального фона легко подхватываются, сменяют друг друга — и так же легко забываются, уступая место смысловым воспоминаниям.

Далее — типичное экстравертное описание города с упором на объекты, с заметным присутствием интуитивной образности и исторической памяти:

«Между тем наши скакуны мчали нас с быстротой, которую трудно себе представить. Они, казалось, хотели состязаться в резвости с конями солнца, летевшими над нами, подобно тому как я сам своей вежливостью хотел превзойти чиновников, охраняющих заставу у Меолянских ворот. Они одним прыжком миновали предместье св. Екатерины, а после второго прыжка мы очутились на площади Лянса. Мы ненадолго остановились в этом городе. Я воспользовался этим, чтобы осмотреть его красоты, достойные любопытства путешественников. В то время, пока остальная часть общества завтракала, я улизнул и поднялся с чувством умиления на широкое плоскогорье, где двадцатилетний Конде одержал знаменитую победу над испанцами, спасая тем наше отечество (память об эмоциях, свойственная конструктивистам). Но вот предмет более занимательный привлек мое внимание: то была городская ратуша. Она не отличается ни своим величием, ни великолепием, тем не менее она имела все права возбудить во мне живой интерес. Это скромное здание, говорил я сам себе, созерцая его (экстравертная тяга говорить даже самому с собой), святыня, где мэр Т. в круглом парике, с весами Фемиды в руках, когда-то нелицеприятно взвешивал права своих сограждан. Служитель правосудия и любимец Эскулапа, он писал свои рецепты врача вслед за произнесением сентенций судьи – преступник и больной испытывали равный страх при виде его, и этот человек, благодаря своему двойному званию, приобрел столь обширную власть над своими соотечественниками, какой не пользовался ни один человек до него.»

Робеспьер старается не упустить не одной подробности — аргумент в пользу процесса, а не результата. Позитивизм описания вряд ли вызовет возражения; Робеспьер с минимумом отрицаний просто утрирует восхищение и вес, которыми пользовался бывший мэр.

Итак, рабочая версия по признакам, аргументы в пользу которых мы видим: статик, экстраверт, позитивист, процессор, конструктивист, интуит, субъективист — интуитивно-логический экстраверт (Дон Кихот). Признаки соответствуют друг другу: экстраверты-позитивисты — процессоры, экстраверсия и конструктивизм в сочетании дают субъективизм, уже замеченный в начале письма. Внимание к сенсорным деталям при адаптации в новой обстановке характерно для ролевой экстравертной сенсорики.

Любопытные могут дочитать письмо до конца, мы же ограничимся фразой:

«С самого приезда все наше время занято одними удовольствиями. С прошлой субботы я поедаю сладкие пироги на зависть всем и каждому. Судьбе было угодно, чтоб моя постель оказалась в той комнате, которая служит складом для всякого рода печений. Я был повергнут в искушение есть их всю ночь напролет, но полагая, что мы обязаны обуздывать наши страсти, я заснул среди всех этих соблазнительных вещей. Правда, что в течение дня я вознаградил себя за длительное воздержание.» Это одно из лучших существующих описаний суггестивной сенсорики ощущений. И снова стиль изложения, характерный для процессоров и позитивистов. По поводу последнего: «Но мало есть пироги, их нужно есть в хорошей компании (нормативная, референтная экстравертная этика) – у меня было и это преимущество. Мне была оказана высшая честь, о какой я когда-либо мог мечтать.«

«Детский блок» ИЛЭ: суггестивная сенсорика ощущений, референтная этика эмоций. Как следствие, рассудительность и отмечавшийся ранее субъективизм.

Аргументы в пользу конструктивизма видны и в воспоминаниях о Робеспьере-политике. Вот что пишет Хиллари Мантел о его речи против смертной казни (было и такое): «При чтении такого текста трудно не верить словам Демулена, утверждавшего, что Робеспьер мог в одно мгновение обратить в свою веру 800 человек... Это вызывало ревнивое чувство у современников, считавших Робеспьера дамским угодником. «Вечно за ним таскаются женщины!» — говорил Рабо Сент-Этьен. Кондорсе, признанный борец за женские права, также был недоволен Робеспьером, неизменно привлекавшим к себе внимание прекрасного пола.» Хороший пример на тему, как логик-конструктивист способен впечатлить слушателя зачастую помимо своей воли. Для желающих убедиться — вот многие из этих речей.

Характерная черта типов с болевой интровертной этикой — изощренные разговоры о предательстве. Вот что мы читаем в докладе «О политическом положении Республики» от 17 ноября 1793 года:

«Пределом предательства было стремление изменников толкнуть самих патриотов на необдуманные выступления, подготовляя клевету на них. Виновные во всяких преступлениях, они обвиняли в них добродетельных людей, бросали их в тюрьму и приписывали свои собственные сумасбродства друзьям отечества, которые становились его мстителями или его жертвами. По милости союза всех могущественных и развращенных людей, которые передали в предательские руки сразу все ресурсы государства, все богатства, все каналы, через которые шло общественное мнение, французская республика не имела в Европе ни одного защитника, а истина, находясь в плену, не могла найти выхода через границу Франции или через стены Парижа!»

Еще одно указание на слабую этику отношений — в эссе Хиллари Мантел: «К концу 1793 года Робеспьера охватил глубокий страх перед прессой. Достаточно, чувствовал он, одного-единственного слова, чтобы вся его политика пошла насмарку. Например, он провозгласил в своей речи: «республика, единая и неделимая»; в газетах же сообщалось, будто он сказал: «республика, единая и всеобщая», — а это уже ставило его в ряды сомнительных радикалов-космополитов. Ему казалось, что дело тут не в ослышке, а в целенаправленном заговоре.»

Там же — любопытная цитата:

«В мае 1793 года, обращаясь к Конвенту, он сказал: «Чтобы выполнить возложенные на вас обязанности, вы должны делать прямо противоположное тому, что делалось ранее».

Угадываются свойственные ИЛЭ беспечность и тактика; новая ситуация требует нового подхода, и этот подход вполне ощутим вплоть до конкретного пути. Вот откуда противоречия самому себе. Как мы уже упоминали, до прихода к власти Робеспьер даже выступал за отмену смертной казни, но во главе Республики злоупотреблял ей и отправил на эшафот даже школьного друга Камилла Демулена. Забывать о том, что нынешний враг — это вчерашний друг, скорее склонны беспечные.

Еще одно подтверждение тактики — в речи от 8 июня 1793 г. «Против мер, предложенных Комитетом общественного спасения»:

«Не допускайте, чтобы враги торжествовали победу, а революционное движение народа испытало бы последствия этой победы. Рассматривайте врагов только в связи с их отношениями с задержанными депутатами, расследуйте их дело, откройте дискуссию, примите против них меры, которые ваша мудрость подскажет вам. Затем издайте закон против иностранцев; не странное ли это дело, что в то время как иностранные державы изгнали всех французов, ограбили их имущество, мы открыли свои объятия всем агентам наших врагов. Создайте же закон об изгнании из нашей страны всех иностранцев, которые могут принести нам вред; пусть этот закон будет более жестоким, чем тот, какой вам предлагает ваш Комитет, ибо этот закон коснется только части иностранцев.» Целая пошаговая инструкция. Такая подстройка под ситуацию свойственна иррациональным интуитам.

Наконец, еще на тему предательства — из последней речи Робеспьера в Конвенте 26 июля 1794 года — за день до свержения и за два дня до казни:

«Что говорили, что делали в этих подозрительных кружках, на этих ночных сборищах, на этих обедах, на которых предательство подносило гостям яд ненависти и клеветы? Чего они добивались, творцы этих махинаций? Спасения родины, достоинства и единства Национального конвента? Кто они такие? Какие факты подтверждают ужасное представление, какое хотели дать о нас? Какие люди были обвинены Комитетами, кроме Шометтов, Эберов, Дантонов, Шабо, Лакруа?»

Демократизм, пусть и в весьма гротескной форме; Робеспьеру проще поименно вспомнить казненных жертв террора, чем выделить их характерные черты. Здесь в открытой форме видна и квестимность: поток вопросов, не требующих ответа, с характерной интонацией.

Подведем итоги. Выявленные нами признаки и дихотомии: экстраверсия, интуиция, логика, статика, субъективизм, позитивизм, процесс, конструктивизм, рассудительность, беспечность, тактика, иррациональность, квестимность, демократизм. Они однозначно описывают один ТИМ: интуитивно-логический экстраверт (Дон Кихот). (Выделены дихотомии, отличающие ИЛЭ от ЛИИ).

Критики могут попытаться оспорить выводы, подняв тему возможного несоответствия французского оригинала и русского перевода. Наша практика с параллельным разбором источников на английском и в русском переводе опровергает подобные доводы; стиль речи искажает скорее слишком литературный перевод «с русского на русский», и вряд ли радикально — как мы убеждались, даже переводчик-динамик не в состоянии исказить статику. К этим же выводам пришли и В. Миронов и М. Стоялова, сравнивая в своей книге различные версии переводов В. Гюго; все они сохраняют авторские статику и позитивизм.

В заключение — пара слов о последствиях. Стоит ли отказываться от старых обозначений ТИМов из-за того, что типы многих прототипов оказались совсем не теми, как предполагала Аушра и другие основатели соционики? Вряд ли — по принципу меньшего зла. При этом хотелось бы надеяться, что мы будем чаще вспоминать об этих несоответствиях, тем больше будут востребованы надежные методы определения ТИМа, а также наполнение признаков Рейнина и информационных аспектов, которое лежит в их основе.

© Владимир Львов, 2007